View source

[[Ф.М.Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях. Глава III|Глава III]] | [[Федор Михайлович Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях|Оглавление]] | [[Ф.М.Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях. Глава V|Глава V]] и не лишняя для путешественников ==Глава IV== <div style='max-width:640px;text-align:justify;'> Окончательное решение вопроса о том: действительно ли "рассудка француз не имеет"? Но нет, однако, почему же рассудка француз не имеет, спрашивал я себя, рассматривая четырех новых пассажиров, французов, только что вошедших в наш вагон. Это были первые французы, которых я встретил на их родной почве, если не считать таможенных в Аркелине, откуда мы только что тронулись. Таможенные были чрезвычайно вежливы, свое дело сделали скоро, и я вошел в вагон, очень довольный первым шагом моим во Франции. До Аркелина, в восьмиместном отделении нашем, нас помещалось всего только двое, я и один швейцарец, простой и скромный человек, средних лет, чрезвычайно приятный собеседник, с которым мы часа два проболтали без умолку. Теперь же нас было шестеро, и, к удивлению моему, мой швейцарец, при новых четырех спутниках наших, вдруг сделался чрезвычайно несловоохотлив. Я было обратился к нему с продолжением прежнего разговора, но он видимо поспешил замять его, отвечал что-то уклончиво, сухо, чуть не с досадой, отворотился к окну и начал рассматривать виды, а через минуту вытащил свой немецкий гид и совершенно углубился в него. Я тотчас же его и оставил и молча занялся нашими новыми спутниками. Это был какой-то странный народ. Ехали они налегке и вовсе не походили на путешественников. Ни узелка, ни даже платья, которое бы сколько-нибудь напоминало человека дорожного. Все они были в каких-то легоньких сюртучках, страшно потертых и изношенных, немного лучше тех, какие носят у нас офицерские денщики или дворовые люди в деревнях у среднего рода помещиков. Белье было на всех грязное, галстуки очень ярких цветов и тоже очень грязные; на одном из них был намотан остаток шелкового платка из таких, которые вечно носятся и пропитываются целым фунтом жира после пятнадцатилетнего соприкосновения с шеей носителя. У этого же носителя были еще какие-то запонки с фальшивыми брильянтами в орех величиною. Впрочем, держали они себя с каким-то шиком, даже молодцевато. Все четверо казались одних и тех же лет, тридцати пяти или около, и, не будучи сходны лицом, были чрезвычайно похожи один на другого. Лица их были помятые, с казенными французскими бородками, тоже очень похожими одна на другую. Видно было, что это народ, прошедший сквозь разные трубы и усвоивший себе навеки хоть и кислое, но чрезвычайно деловое выражение лица. Показалось мне тоже, что они были знакомы друг с другом, но не помню, сказали ль хоть одно слово между собою. На нас, то есть на меня и на швейцарца, они как то, видимо, не хотели смотреть и, небрежно посвистывая, небрежно усевшись на местах, равнодушно, но упорно поглядывали в окна кареты. Я закурил папиросу и от нечего делать их разглядывал. У меня, правда, мелькал вопрос: что ж это в самом деле за народ? Работники не работники, буржуа не буржуа. Неужели ж отставные военные, что-нибудь &agrave; la demi-solde [на половинном жалованье (франц.)] или в этом роде? Впрочем, я как-то не очень ими заботился. Через десять минут, только что мы подъехали к следующей станции, они все четверо один за другим тотчас же выскочили из вагона, дверца захлопнулась, и мы полетели. На этой дороге почти не ждут на станциях: минуты две, много три – и уже летят далее. Везут прекрасно, то есть чрезвычайно быстро. Только что мы остались одни, швейцарец мигом захлопнул свой гид, отложил его в сторону и с довольным видом посмотрел на меня, с видимым желанием продолжать разговор. – Эти господа недолго посидели, – начал я, с любопытством смотря на него. – Да ведь они только на одну станцию и садились. – Вы их знаете? – Их?.. но ведь это полицейские... – Как? какие полицейские? – спросил я с удивлением. – То-то... я ведь тотчас же заметил давеча, что вы не догадываетесь. – И... неужель шпионы? (я все еще не хотел верить). – Ну да; для нас и садились. – Вы наверно это знаете? – О, это без сомнения! Я уж несколько раз здесь проезжал. Нас указали им еще в таможне, когда читали наши паспорты, сообщили им наши имена и проч. Ну вот они и сели, чтобы нас проводить. – Да зачем же, однако ж, провожать, коль они нас уж видели? Ведь вы говорите, им нас еще на той станции указали? – Ну да, и сообщили им наши имена. Но этого мало. Теперь же они нас изучили в подробности: лицо, костюм, саквояж, одним словом, все, чем вы смотрите. Запонки ваши приметили. Вот вы сигарочницу вынимали, ну и сигарочницу заметили, знаете, всякие мелочи, особенности, то есть как можно больше особенностей. Вы в Париже могли бы потеряться, имя переменить (то есть если вы подозрительный). Ну, так эти мелочи могут способствовать розыску. Все это с той же станции сейчас же и телеграфируется в Париж. Там и сохраняется на всякий случай, где следует. К тому же содержатели отелей должны сообщать все подробности об иностранцах, тоже до мелочи. – Но зачем же их столько было, ведь их было четверо, – продолжал я спрашивать, все еще немного озадаченный. – О, их здесь очень много. Вероятно, на этот раз мало иностранцев, а если б больше было, они бы разбились по вагонам. – Да помилуйте, они на нас совсем и не смотрели. Они в окошки смотрели. – О, не беспокойтесь, все рассмотрели... Для нас и садились. "Ну-ну, – подумал я, – вот те и "рассудка француз не имеет", – и (признаюсь со стыдом) как-то недоверчиво накосился на швейцарца: "Да уж и ты, брат, не того ли, а только так прикидываешься", – мелькнуло у меня в голове, но только на миг, уверяю вас. Нелепо, но что ж будешь делать; невольно подумается... Швейцарец не обманул меня. В отеле, в котором я остановился, немедленно описали все малейшие приметы мои и сообщили их, куда следует. По точности и мелочности, с которой рассматривают вас при описании примет, можно заключить, что и вся дальнейшая ваша жизнь в отеле, так сказать, все ваши шаги скрупулезно наблюдаются и сосчитываются. Впрочем, на первый раз в отеле меня лично не много беспокоили и описали меня втихомолку, кроме, разумеется, тех вопросов, какие задаются вам по книге, и в нее же вы вписываете показания ваши: кто, как, откуда, с какими помыслами? и проч. Но во втором отеле, в котором я остановился, не найдя места в прежнем H&ocirc;tel С&icirc;quilli&egrave;re после восьмидневной моей отлучки в Лондон, со мной обошлись гораздо откровеннее. Этот второй H&ocirc;tel des Emp&eacute;reurs смотрел вообще как-то патриархальнее во всех отношениях. Хозяин и хозяйка действительно были очень хорошие люди и чрезвычайно деликатны, уже пожилые супруги, необыкновенно внимательные к своим постояльцам. В тот же день, как я у них стал, хозяйка вечером, поймав меня в сенях, пригласила в комнату, где была контора. Тут же находился и муж, но хозяйка, очевидно, заправляла всем по хозяйству. – Извините, – начала она очень вежливо, – нам надо ваши приметы. – Но ведь я сообщил... паспорт мой у вас. – Так, но... votre &eacute;tat? [ваше общественное положение? (франц.)] Это: "V&icirc;tre &eacute;t&agrave;t?" – чрезвычайно сбивчивая вещь и нигде мне не нравилось. Ну что тут написать? Путешественник – слишком отвлеченно. Homme de lettres? [литератор (франц.)] – никакого уважения не будут иметь. – Напишемте лучше propri&eacute;taire [собственник (франц.)], как вы думаете? – спросила меня хозяйка. – Это будет лучше всего. – О да, это будет лучше всего, – поддакнул супруг. – Написали. Ну теперь: причина вашего приезда в Париж? – Как путешественник, проездом. – Гм, да, pour voir Paris [посмотреть Париж (франц.)]. Позвольте, мсье: ваш рост? – То есть как это рост? – Какого вы именно росту? – Вы видите, среднего. – Это так, мсье... Но желалось бы знать подробнее... Я думаю, я думаю... – продолжала она в некотором затруднении, советуясь глазами с мужем. – Я думаю, ''столько-то'', – решил муж, определяя мой рост на глазомер в метрах. – Да зачем вам это нужно? – спросил я. – Ох, это необ-хо-димо, – отвечала хозяйка, любезно протянув на слове "необходимо" и все-таки записывая в книгу мой рост. – Теперь, мсье, ваши волосы? Блондин, гм... довольно светлого оттенка... прямые... Она записала и волосы. – Позвольте, мсье, – продолжала она, кладя перо, вставая со стула и подходя ко мне с самым любезным видом, – вот сюда, два шага, к окну. Надо разглядеть цвет ваших глаз. Гм, светлые... И она опять посоветовалась глазами с мужем. Они, видимо, чрезвычайно любили друг друга. – Более серого оттенка, – заметил муж с особенно деловым, даже озабоченным видом. – Voil&agrave; [вот (франц.)], – мигнул он жене, указывая что-то над своею бровью, но я очень хорошо понял, на что он указывал. У меня маленький шрам на лбу, и ему хотелось, чтобы жена заметила и эту особую примету. – Позвольте ж теперь спросить, – сказал я хозяйке, когда кончился весь экзамен, – неужели с вас требуют такой отчетности? – О мсье, это необ-хо-димо!.. – Мсье! – поддакнул муж с каким-то особенно внушительным видом. – Но в H&ocirc;tel Coquilli&egrave;re меня не спрашивали. – Не может быть, – живо подхватила хозяйка. – Они за это могли очень ответить. Вероятно, они оглядели вас молча, но только непременно, непременно оглядели. Мы же проще и откровеннее с нашими постояльцами, мы живем с ними как с родными. Вы останетесь довольны нами. Вы увидите... – О мсье!.. – скрепил муж с торжественностью, и даже умиление изобразилось на лице его. И это были пречестные, прелюбезные супруги, насколько, по крайней мере, я их узнал потом. Но слово "необ-хо-димо" произносилось вовсе не в каком нибудь извинительном или уменьшительном тоне, а именно в смысле полнейшей необходимости и чуть ли не совпадающей с собственными личными их убеждениями. Итак, я в Париже... </div> ---- [[Ф.М.Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях. Глава III|Глава III]] | [[Федор Михайлович Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях|Оглавление]] | [[Ф.М.Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях. Глава V|Глава V]]

Return to Ф.М.Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях. Глава IV.