Ф.М.Достоевский. Чужая жена и муж под кроватью. I
I
– Сделайте одолжение, милостивый государь, позвольте вас спросить...
Прохожий вздрогнул и несколько в испуге взглянул на господина в енотах, приступившего к нему так без обиняков, в восьмом часу вечера, среди улицы. А уж известно, что если один петербургский господин вдруг заговорит на улице о чем-нибудь с другим, совершенно незнакомым ему господином, то другой господин непременно испугается.
Итак, прохожий вздрогнул и несколько испугался.
– Извините, что я вас потревожил, – говорил господин в енотах, – но я... я, право, не знаю... вы, вероятно, извините меня; вы видите, я в некотором расстройстве духа...
Тут только заметил молодой человек в бекеше, что господин в енотах был точно в расстройстве. Его сморщенное лицо было довольно бледненько, голос его дрожал, мысли, очевидно, сбивались, слова не лезли с языка, и видно было, что ему ужасного труда стоило согласить покорнейшую просьбу, может быть к своему низшему в отношении степени или сословия лицу, с нуждою непременно обратиться к кому-нибудь с просьбой. Да и, наконец, просьба эта во всяком случае была неприличная, несолидная, странная со стороны человека, имевшего такую солидную шубу, такой почтенный, превосходного темно-зеленого цвета фрак и такие многознаменательные украшения, упещрявшие этот фрак. Видно было, что все это смущало самого господина в енотах, так что наконец, расстроенный духом, господин не выдержал, решился подавить свое волнение и прилично замять неприятную сцену, которую сам же вызвал.
– Извините меня, я не в себе; но вы, правда, меня не знаете... Извините, что обеспокоил вас; я раздумал.
Тут он приподнял из учтивости шляпу и побежал далее.
– Но позвольте, сделайте милость.
Маленький человек, однако, скрылся во мраке, оставив в остолбенелом состоянии господина в бекеше.
"Что за чудак!" – подумал господин в бекеше. Потом, как следует подивившись и вышед наконец из остолбенелого состояния, он вспомнил про свое и начал прохаживаться взад и вперед, пристально глядя на ворота одного бесконечно-этажного дома. Начинал падать туман, и молодой человек несколько обрадовался, ибо прогулка его при тумане была незаметнее, хотя, впрочем, только какой-нибудь безнадежно весь день простоявший извозчик мог заметить ее.
– Извините!
Прохожий опять вздрогнул: опять тот же господин в енотах стоял перед ним.
– Извините, что я опять... – заговорил он, – но вы, вы – верно, благородный человек! Не обращайте на меня внимания как на лицо, взятое в общественном смысле; я, впрочем, сбиваюсь; но вникните, по-человечески... перед вами, сударь, человек, нуждающийся в покорнейшей просьбе...
– Если могу... что вам угодно?
– Вы, может, подумали, что уж я у вас денег прошу! – сказал таинственный господин, кривя рот, истерически смеясь и бледнея.
– Помилуйте-с...
– Нет, я вижу, что я вам в тягость! Извините, я не могу переносить себя; считайте, что вы видите меня в расстроенном состоянии духа, почти в сумасшествии, и не заключите чего-нибудь...
– Но к делу, к делу! – отвечал молодой человек, ободрительно и нетерпеливо кивнув головой.
– А! Теперь вот как! Вы, такой молодой человек, мне напоминаете о деле, как будто я какой нерадивый мальчишка! Я решительно выжил из ума!.. Как я вам кажусь теперь в моем унижении, скажите откровенно?
Молодой человек сконфузился и смолчал.
– Позвольте вас спросить откровенно: не видали ль вы одной дамы? В этом вся просьба моя! – решительно проговорил, наконец, господин в енотовой шубе.
– Дамы?
– Да-с, одной дамы.
– Я видел... но их, признаюсь, так прошло много...
– Так точно-с, – отвечал таинственный человек с горькой улыбкой. – Я сбиваюсь, я не то хотел спросить, извините меня; я хотел сказать, не видали ль вы одной госпожи в лисьем салопе, в темном бархатном капоре с черной вуалью?
– Нет, такой не видал... нет, кажется, не заметил.
– А! в таком случае извините-с!
Молодой человек хотел что-то спросить, но господин в енотах опять исчез, опять оставив в остолбенелом состоянии своего терпеливого слушателя. "А, черт бы его взял!" – подумал молодой человек в бекеше, очевидно расстроенный.
Он с досадою закрылся бобром и опять стал прохаживаться, соблюдая предосторожности, мимо ворот бесконечно-этажного дома. Он злился.
"Что ж она не выходит? – думал он. – Скоро восемь часов!" На башне пробило восемь часов.
– Ах! черт вас возьми, наконец!
– Извините-с!..
– Извините меня, что я вас так... Но вы так подкатились мне под ноги, что испугали совсем, – проговорил прохожий, морщась и извиняясь.
– Я опять к вам-с. Конечно, я вам должен казаться беспокойным и странным-с.
– Сделайте одолжение, без пустяков, объяснитесь скорее; я еще не знаю, в чем ваше желанье?..
– Вы торопитесь? Видите ли-с. Я вам все расскажу откровенно, без лишних слов. Что ж делать! Обстоятельства связывают иногда людей совершенно разнородных характеров... Но, я вижу, вы нетерпеливы, молодой человек... Так вот-с... впрочем, я не знаю, как и говорить: я ищу даму-с (я уж решился все говорить) Я именно должен знать, куда пошла эта дама? Кто она – я думаю, вам не нужно знать ее имени, молодой человек.
– Ну-с, ну-с, дальше.
– Дальше! но ваш тон со мной! Извините, может быть, я вас . оскорбил, назвав вас молодым человеком, но я не имел ничего... одним словом, если вам угодно оказать мне величайшую услугу, так вот-с, одна дама-с, то есть я хочу сказать порядочная женщина, из превосходного семейства, моих знакомых... мне поручено... я, видите ли, сам не имею семейства...
– Ну-с.
– Вникните в мое положение, молодой человек (ах, опять! извините-с; я все называю вас молодым человеком). Каждая минута дорога... Представьте себе, эта дама... но не можете ли вы мне сказать, кто живет в этом доме?
– Да... тут много живут.
– Да, то есть вы совершенно справедливы, – отвечал господин в енотах, слегка засмеявшись для спасения приличий, – чувствую, я немного сбиваюсь... но к чему такой тон ваших слов? Вы видите, что я чистосердечно сознаюсь в том, что сбиваюсь, и если вы надменный человек, то уж вы достаточно видели мое унижение... Я говорю, одна дама, благородного поведения, то есть легкого содержания, – извините, я так сбиваюсь, точно про литературу какую говорю; вот – выдумали, что Поль де Кок [французский писатель XIX в., чье имя стало символом фривольной литературы] легкого содержания, а вся беда от Поль де Кока-то-с... вот!..
Молодой человек с сожалением посмотрел на господина в енотах, который, казалось, окончательно сбился, замолчал, глядел на него, бессмысленно улыбаясь, и дрожащею рукою, без всякой видимой причины, хватал его за лацкан бекеши.
– Вы спрашиваете, кто здесь живет? – спросил молодой человек, несколько отступая назад.
– Да, многие живут, вы сказали.
– Здесь... я знаю, что здесь Софья Остафьевна тоже живет, – проговорил молодой человек шепотом и даже с каким-то соболезнованием.
– Ну, вот видите, видите! вы что-нибудь знаете, молодой человек ?
– Уверяю вас, нет, ничего не знаю... Я судил по расстроенному вашему виду.
– Я тотчас узнал от кухарки, что она сюда ходит; но вы не на то напали, то есть не к Софье Остафьевне...она с ней незнакома...
– Нет? ну, извините-с...
– Видно, что вам это все неинтересно, молодой человек, – проговорил странный господин с горькой иронией.
– Послушайте, – сказал молодой человек, заминаясь, – я в сущности не знаю причины вашего состояния, но вам, верно, изменили, вы скажите прямо?
Молодой человек одобрительно улыбнулся.
– Мы по крайней мере поймем друг друга, – прибавил он, и все тело его великодушно обнаружило желание сделать легкий полупоклон.
– Вы убили меня! но – откровенно признаюсь вам – именно так... но с кем не случается!.. До глубины тронут вашим участием. Согласитесь, между молодыми людьми... Я хоть не молод, но, знаете, привычка, холостая жизнь, между холостёжью, известно...
Ну, уж известно, известно! Но чем же я могу вам помочь?
– А вот-с; согласитесь, что посещать Софью Остафьевну... Впрочем, я еще не знаю наверное, куда пошла эта дама; я знаю только, что она в этом доме; но, видя вас прогуливающимся, – а я сам прогуливался по той стороне, – думаю... я вот, видите ли, жду эту даму... я знаю, что она тут, – мне бы хотелось встретить ее и объяснить, как неприлично и гнусно... одним словом, вы меня понимаете...
– Гм! Ну!
– Я и не для себя это делаю; вы не подумайте – это чужая жена! Муж там стоит, на Вознесенском мосту; он хочет поймать, но он не решается – он еще не верит, как и всякий муж... (тут господин в енотах хотел улыбнуться), я – друг его; согласитесь сами, я человек, пользующийся некоторым уважением, – я не могу быть тем, за кого вы меня принимаете.
– Конечно-с; ну-с, ну-с!..
– Так вот, я все ее ловлю; мне поручено-с (несчастный муж!); но я знаю, это хитрая молодая дама (вечно Поль де Кок под подушкой); я уверен, что она прошмыгнет как-нибудь незаметно... Мне, признаюсь, кухарка сказала, что она ходит сюда; я как сумасшедший бросился, только что известие получил; я хочу поймать; я давно подозревал и потому хотел просить вас, вы здесь ходите... вы – вы – я не знаю...
– Ну, да, наконец, что ж вам угодно?
– Да-с... Не имею чести знать вас; не смею любопытствовать, кто и как... Во всяком случае, позвольте познакомиться; приятный случай!..
Дрожащий господин жарко потряс руку молодого человека.
– Это бы я должен был сделать в самом начале, – прибавил он, – но я забыл все приличие!
Говоря, господин в енотах не мог постоять на месте, с беспокойством оглядывался по сторонам, семенил ногами и поминутно, как погибающий, хватался рукою за молодого человека.
– Видите ли-с, – продолжал он, – я хотел обратиться к вам по-дружески... извините за вольность... хотел испросить у вас, чтоб вы ходили – по той стороне и со стороны переулка, где черный выход, эдак, покоем, описывая букву П, то есть. Я тоже, с своей стороны, буду ходить-с у главного подъезда, так что мы не пропустим; а я все боялся один пропустить; я не хочу пропустить. Вы, как увидите ее, то остановите и закричите мне...Но я сумасшедший! Только теперь вижу всю глупость и неприличие моего предложения!
– Нет, что ж! помилуйте!..
– Не извиняйте меня; я в расстройстве духа, я теряюсь, как никогда не терялся! Точно меня под суд отдали! Я даже признаюсь вам – я буду благороден и откровенен с вами, – молодой человек: я даже вас принимал за любовника.
– То есть, попросту, вы хотите знать, что я здесь делаю?
– Благородный человек, милостивый государь, я далек от мысли, что вы он; я не замараю вас этою мыслию, но... но даете ли вы мне честное слово, что вы не любовник?..
– Ну, хорошо, извольте, честное слово, что любовник, но не вашей жены; иначе бы я не был на улице, а был бы теперь вместе с нею!
– Жены? кто вам сказал жены, молодой человек? Я холостой, я, то есть, сам любовник...
– Вы говорили, есть муж... на Вознесенском мосту...
– Конечно, конечно, я заговариваюсь; но есть другие узы! И согласитесь, молодой человек, некоторая легкость характеров, то есть...
– Ну, ну! Хорошо, хорошо!
– То есть я вовсе не муж...
– Очень верю-с. Но откровенно говорю вам, что разуверяя вас теперь, хочу сам себя успокоить и оттого собственно с вами и откровенен; вы меня расстроили и мешаете мне. Обещаю вам, что кликну вас. Но прошу вас покорнейше дать мне место и удалиться. Я сам тоже жду.
– Извольте, извольте-с, я удаляюсь, я уважаю страстное нетерпение вашего сердца. Я понимаю это, молодой человек. О, как я вас теперь понимаю!
– Хорошо, хорошо...
– До свидания!.. Впрочем, извините, молодой человек, я опять к вам... Я не знаю, как сказать... Дайте мне еще раз честное и благородное слово, что вы не любовник!
– Ах, господи, бог мой!
– Еще вопрос, последний: вы знаете фамилию мужа вашей... то есть той, которая составляет ваш предмет?
– Разумеется, знаю; не ваша фамилия, и кончено дело!
– А почему ж вы знаете мою фамилию?
– Да послушайте, ступайте; вы теряете время: она уйдет тысячу раз... Ну, что же вы? Ну, ваша в лисьем салопе и в капоре, а моя в клетчатом плаще и в голубой бархатной шляпке... Ну, что ж вам еще? чего ж больше?
– В голубой бархатной шляпке! У ней есть и клетчатый плащ и голубая шляпка, – закричал неотвязчивый человек, мигом возвратившись с дороги.
– Ах, черт возьми! Ну, да ведь это может случиться... Да, впрочем, что ж я! Моя же туда не ходит!
– А где она – ваша?
– Вам это хочется знать; что ж вам?
– Признаюсь, я все про то...
– Фу, бог мой! Да вы без стыда без всякого! Ну, у моей здесь знакомые, в третьем этаже, на улицу. Ну, что ж вам, по именам людей называть, что ли?
– Бог мой! И у меня есть знакомые в третьем этаже, и окна на улицу. Генерал...
– Генерал?!
– Генерал. Я вам, пожалуй, скажу, какой генерал: ну, генерал Половицын.
– Вот тебе на! Нет, это не те! (Ах, черт возьми! черт возьми!)
– Не те?
– Не те.
Оба молчали и в недоумении смотрели друг на друга.
– Ну, что ж вы так смотрите на меня? – вскрикнул молодой человек, с досадою отряхая с себя столбняк и раздумье.
Господин заметался.
– Я, я, признаюсь...
– Нет, уж позвольте, позвольте, теперь будемте говорить умнее. Общее дело. Объясните мне... Кто у вас там?..
– То есть знакомые?
– Да, знакомые...
– Вот видите, видите! Я по глазам вашим вижу, что я угадал!
– Черт возьми! да нет же, нет, черт возьми! слепы вы, что ли? ведь я перед вами стою, ведь я не с ней нахожусь; ну! ну же! Да, впрочем, мне все равно; хоть говорите, хоть нет!
Молодой человек в бешенстве повернулся два раза на каблуке и махнул рукой.
– Да я ничего, помилуйте, как благородный человек, я вам все расскажу: сначала жена сюда ходила одна; она им родня; я и не подозревал; вчера встречаю его превосходительство: говорит, что уж три недели как переехал отсюда на другую квартиру, а же... то есть не жена, а чужая жена (на Вознесенском мосту), эта дама говорила, что еще третьего дня была у них, то есть на этой квартире... А кухарка-то мне рассказала, что квартиру его превосходительства снял молодой человек Бобыницын...
– Ах, черт возьми, черт возьми!..
– Милостивый государь, я в страхе, я в ужасе!
– Э, черт возьми! да мне-то какое дело до того, что вы в страхе и в ужасе? Ах! вон-вон мелькнуло, вон...
– Где? где? вы только крикните: Иван Андреич, а я побегу...
– Хорошо, хорошо. Ах, черт возьми, черт возьми! Иван Андреич!!
– Здесь, – закричал воротившийся Иван Андреич, совсем задыхаясь. – Ну, что? что? где?
– Нет, я только так... я хотел знать, как зовут эту даму?
– Глаф...
– Глафира?
– Нет, не совсем Глафира... извините, я вам не могу сказать ее имя. – Говоря это, почтенный человек был бледен, как платок.
– Да, конечно, не Глафира, я сам знаю, что не Глафира, и та не Глафира; а впрочем, с кем же она?
– Где?
– Там! Ах, черт возьми, черт возьми! (Молодой человек не мог устоять на месте от бешенства.)
– А, видите! почему же вы знали, что ее зовут Глафирой?
– Ну, черт возьми, наконец! еще с вами возня! Да ведь вы говорите – вашу не Глафирой зовут!..
– Милостивый государь, какой тон!
– А, черт, не до тону! Что она, жена, что ли, ваша?
– Нет, то есть я не женат... Но не стал бы я сулить почтенному человеку в несчастье, человеку, – не скажу достойному всякого уважения, но по крайней мере воспитанному человеку, черта на каждом шагу. Вы все говорите: черт возьми! черт возьми!
– Ну да, черт возьми! вот же вам, понимаете?
– Вы ослеплены гневом, и я молчу. Боже мой, кто это?
– Где?
Раздался шум и хохот; две смазливые девушки вышли с крыльца; оба бросились к ним.
– Ах какие! что вы?
– Куда вы суетесь?
– Не те!
– Что, не на тех напали! Извозчик!
– Куда вас, мамзель?
– К Покрову; садись, Аннушка, я довезу.
– Ну, а я с той стороны; пошел! Смотри же, шибче вези...
Извозчик уехал.
– Это откуда?
– Боже мой, боже! Но не пойти ли туда?
– Куда?
– Да к Бобыницыну.
– Нет-с, нельзя...
– Отчего?
– Я бы, конечно, пошел; но тогда она скажет другое; она... обернется: а ее знаю! Она скажет, что нарочно пришла, чтоб меня поймать с кем-нибудь, да беду на меня же и свалит!
– И знать, что, может быть, там она! Да вы – я не знаю, почему же – ну, да вы подите к генералу-то...
– Да ведь он переехал!
– Все равно, понимаете? она же ведь пошла; ну, и вы тоже – поняли? Сделайте так, что как будто не знаете, что генерал переехал, приходите как будто к нему за женой, ну и так далее.
– А потом?
– Ну, а потом накрывайте кого следует у Бобыницына; фу, ты, черт, какой бестолк...
– Ну, а вам-то что до того, что я накрываю? Видите, видите!..
– Что, что, батенька? что? опять за то же, что прежде? Ах, ты, господи, господи! Срамитесь вы, смешной человек, бестолковый вы человек!
– Ну, да зачем же вы так интересуетесь? вы хотите узнать...
– Что узнать? что? Ну, да, черт возьми, не до вас теперь! Я и один пойду; ступайте, подите прочь; стерегите, бегайте там, ну!
– Милостивый государь, вы почти забываетесь! – закричал господин в енотах в отчаянии.
– Ну, что ж? ну, что ж, что я забываюсь? – проговорил молодой человек, стиснув зубы и в бешенстве приступая к господину в енотах, – ну, что ж? перед кем забываюсь?! – загремел он, сжимая кулаки.
– Но, милостивый государь, позвольте...
– Ну, кто вы, перед кем забываюсь; как ваша фамилия?
– Я не знаю, как это, молодой человек; зачем же фамилию?.. Я не могу объявить... Я лучше с вами пойду. Пойдемте, я не отстану, я на все готов... Но, поверьте, я заслуживаю более вежливых выражений! Не нужно нигде терять присутствия духа, и если вы чем расстроены,– я догадываюсь чем, – то по крайней мере забываться не нужно... Вы еще очень, очень молодой человек!..
– Да что мне, что вы старый? Эка невидаль! ступайте прочь; чего вы тут бегаете?..
– Почему ж я старый? какой же я старый? Конечно, по званию, но я не бегаю...
– Это и видно. Да убирайтесь же прочь...
– Нет, уж я с вами; вы мне не можете запретить; я тоже замешан; я с вами...
– Ну, так тише же, тише, молчать!..
Оба они взошли на крыльцо и поднялись на лестницу в третий этаж; было темнехонько.
– Стойте! Есть у вас спички?
– Спички? какие спички?
– Вы курите сигары?
– А, да! есть, есть; здесь они, здесь; вот, постойте... – Господин в енотах засуетился.
– Фу, какой бестолков... черт! кажется, эта дверь...
– Эта-эта-эта-эта-эта...
– Эта-эта-эта... что вы орете? тише!..
– Милостивый государь, я скрепя сердце... вы дерзкий человек, вот что!..
Вспыхнул огонь.
– Ну, так и есть, вот медная дощечка! вот Бобыницын; видите: Бобыницын?..
– Вижу, вижу!
– Ти...ше! Что, потухла?
– Потухла.
– Нужно постучаться?
– Да, нужно! – отозвался господин в енотах.
– Стучитесь!
– Нет, зачем же я? вы начните, вы постучите...
– Трус!
– Сами вы трус!
– Уб-бир-райтесь же!
– Я почти раскаиваюсь, что поверил вам тайну; вы..,
– Я? Ну, что ж я?
– Вы воспользовались расстройством моим! вы видели, что я в расстроенном духе...
– А наплевать! мне смешно – вот и кончено!
– Зачем же вы здесь?
– А вы-то зачем?..
– Прекрасная нравственность! – заметил с негодованием господин в енотах...
– Ну, что вы про нравственность? вы-то чего?
– А вот и безнравственно!
– Что?!!
– Да, по-вашему, каждый обиженный муж есть колпак!
– Да вы разве муж? Ведь муж-то на Вознесенском мосту? Что ж вам-то? Чего вы пристали?
– А вот мне кажется, что вы-то и есть любовник!..
– Послушайте, если вы будете так продолжать, то я должен буду признаться, что вы-то и есть колпак! то есть знаете кто?
– То есть вы хотите сказать, что я муж! – сказал господин в енотах, как будто кипятком обваренный, отступая назад.
– Тсс! молчать! слышите..
– Это она.
– Нет!
– Фу, как темно!
Все затихло; в квартире Бобыницына послышался шум.
– За что нам ссориться, милостивый государь? – прошептал господин в енотах.
– Да вы же, черт возьми, сами обиделись!
– Но вы меня вывели из последних границ.
– Молчите!
– Согласитесь, что вы еще очень молодой человек...
– Мол-чите же!
– Конечно, я согласен с вашей идеей, что муж в таком положении – колпак.
– Да замолчите ли вы? о!..
– Но к чему же такое озлобленное преследование несчастного мужа?..
– Это она!
Но шум в это время умолк.
– Она! она! она! Да вы-то, вы-то из чего хлопочете! ведь не ваша беда!
– Милостивый государь, милостивый государь! – бормотал господин в енотах, бледнея и всхлипывая. – Я, конечно, в расстройстве... вы достаточно видели мое унижение; но теперь ночь, конечно, но завтра... впрочем, мы, верно, не встретимся завтра, хотя я и не боюсь встретиться с вами, – и это, впрочем, не я, это мой приятель, который на Вознесенском мосту; право, он! Это его жена, это чужая жена! Несчастный человек! уверяю вас. Я с ним знаком хорошо; позвольте, я вам все расскажу. Я с ним друг, как вы можете видеть, ибо не стал бы я так теперь из-за него сокрушаться, – сами видите; я же несколько раз ему говорил: зачем ты женишься, милый друг? звание есть у тебя, достаток есть у тебя, почтенный ты человек, что ж менять это все на прихоть кокетства! Согласитесь! Нет, женюсь, говорит: семейное счастие... Вот и семейное счастие! Сначала сам мужей обманывал, а теперь и пьет чашу... вы извините меня, но это объяснение было вынуждено необходимостию!.. Он несчастный человек и пьет чашу – вот!.. – Тут господин в енотах так всхлипнул, как будто зарыдал не на шутку.
– А чорт бы взял их всех! Мало ли дураков! Да вы кто такой?
Молодой человек скрежетал зубами от бешенства.
– Ну, уж после этого, согласитесь сами... я был с вами благороден и откровенен.. этакой тон!
– Нет, позвольте, вы меня извините... как ваша фамилия?
– Нет, зачем же фамилия?
– А!!
– Мне нельзя сказать фамилию...
– Шабрина знаете? – быстро сказал молодой человек.
– Шабрин!!!
– Да, Шабрин! А!!! (Тут господин в бекеше несколько поддразнил господина в енотах.) Поняли дело?
– Нет-с, какой же Шабрин! – отвечал оторопевший господин в енотах, – совсем не Шабрин; он почтенный человек! Извиняю вашу невежливость мучениями ревности.
– Мошенник он, продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал! Его скоро под суд отдадут!
– Извините, – говорил господин в енотах, бледнея, – вы его не знаете; совершенно, как я вижу, он вам неизвестен.
– Да, в лицо-то не знаю, а из других очень близких ему источников знаю.
– Милостивый государь, из какие источников? Я в расстройстве, вы видите...
– Дурак! ревнивец! за женой не усмотрит! Вот он какой, коль приятно вам знать!
– Извините, вы в ожесточенном заблуждении, молодой человек...
– Ах!
– Ах!
В квартире Бобыницына послышался шум. Стали отворять дверь. Послышались голоса.
– Ах, это не она, не она! Я узнаю ее голос; я теперь узнал все, это не она! – сказал господин в енотах, побледнев как платок .
– Молчать!
Молодой человек прислонился к стене.
– Милостивый государь, я бегу: это не она, я очень рад.
– Ну, ну! ступайте, ступайте!
– А чего ж вы стоите?
– А вы-то чего?
Дверь отворилась, и господин в енотах, не выдержав, стремглав покатился с лестницы.
Мимо молодого человека прошли мужчина и женщина, и сердце его замерло... Послышался знакомый женский голос, и потом сиплый мужской, но совсем незнакомый.
– Ничего, я прикажу сани подать, – говорил сиплый голос.
– Ах! ну, ну, согласна; ну, прикажите...
– Они там, сейчас.
Дама осталась одна.
– Глафира! где твои клятвы? – вскричал молодой человек в бекеше, хватая за руку даму.
– Ай, кто это? Это вы, Творогов? Боже мой! что вы делаете?
– С кем вы здесь были?
– Но это мой муж, уйдите, уйдите, он сейчас выйдет оттуда... от Половицыных; уйдите, ради бога, уйдите.
– Половицыны три недели как переехали! Я все знаю!
– Ай! – Дама бросилась на крыльцо. Молодой человек догнал ее.
– Кто вам сказал? – спросила дама.
– Муж ваш, сударыня, Иван Андреич; он здесь, он перед вами, сударыня...
Иван Андреич действительно стоял у крыльца.
– Ай, это вы? – закричал господин в енотовой шубе.
– А! c'est vous? [это вы? (фр.)] – закричала Глафира Петровна, с неподдельною радостью бросаясь к нему, – боже! что со мной было! Я была у Половицыных; можешь себе представить... ты знаешь, что они теперь у Измайловского моста; я говорила тебе, помнишь? Я взяла сани оттудова. Лошади взбесились, понесли, разбили сани, и я упала отсюда во ста шагах; кучера взяли; я была вне себя. К счастию, monsieur [господин (фр.)] Творогов...
– Как?
M-r Творогов походил более на окаменелость, чем на m-r Творогова.
– Monsieur Творогов увидал меня здесь и взялся проводить; но теперь ты здесь, и я могу вам только изъявить мою жаркую благодарность, Иван Ильич...
Дама подала руку остолбенелому Ивану Ильичу и почти ущипнула, а не сжала ее.
– Monsieur Творогов! мой знакомый; на бале у Скорлуповых имели удовольствие видеться: я, кажется, говорила тебе? Неужели ты не помнишь, коко?
– Ах, конечно, конечно! ах, помню! – заговорил господин в енотовой шубе, которого называли коко. – Очень приятно, очень приятно.
И он жарко пожал руку господину Творогову.
– Это с кем? Что же это значит? Я жду... – раздался сиплый голос.
Перед группой стоял господин бесконечного роста; он вынул лорнет и внимательно посмотрел на господина в енотовой шубе.
– Ах, monsieur Бобыницын! – защебетала дама. – Откудова? вот встреча! Представьте, меня тотчас разбили лошади... но вот мой муж! Jean! Monsieur Бобыницын, на бале у Карповых...
– Ах, очень, очень, очень приятно!.. Но я сейчас возьму карету, мой друг.
– Возьми, Jean, возьми: я вся в испуге; я дрожу; со мной даже дурно... Сегодня в маскараде, – шепнула она Творогову... – Прощайте, прощайте, господин Бобыницын! мы, верно, встретимся завтра на бале у Карповых...
– Нет, извините, я завтра не буду; я уж завтра того, коль теперь не так... – Господин Бобыницын проворчал что-то еще сквозь зубы, шаркнул сапожищем, сел в свои сани и уехал.
Подъехала карета; дама села в нее. Господин в енотовой шубе остановился; казалось, он не в силах был сделать движения и бессмысленно смотрел на господина в бекеше. Господин в бекеше улыбался довольно неостроумно.
– Я не знаю...
– Извините, очень рад быть знакомым, – отвечал молодой человек, кланяясь с любопытством и немного сробев.
– Очень, очень рад...
– У вас, кажется, свалилась калоша...
– У меня? Ах да! благодарю, благодарю; хочу все завести резинные...
– В резинных нога как будто потеет-с, – сказал молодой человек, по-видимому с безграничным участием.
– Jean! да скоро ли ты?
– Именно потеет. Сейчас, сейчас, душенька, вот разговор интересный! Именно, как вы изволили заметить, потеет нога... Впрочем, извините, я...
– Помилуйте-с.
– Очень, очень, очень рад познакомиться...
Господин в енотах сел в карету; карета тронулась; молодой человек все еще стоял на месте, в изумлении провожая ее глазами.